95 лет со дня смерти Есенина: чем кормила поэта великая жена Айседора Дункан

Пюре на козьем молоке

Ко­г­да пья­ный Есе­нин же­лал по­злить свою ве­ли­кую же­ну, он на­чи­нал го­во­рить, что Дун­кан за­бу­дут, как толь­ко она уй­дет со сце­ны, а вот его сти­хи пе­ре­жи­вут ве­ка и обес­пе­чат ему бес­смер­тие. Тан­цов­щи­ца сер­ди­лась, пла­ка­ла, кри­ча­ла на ло­ма­ном рус­ском: «Нет! Ис­кус­ст­во не уми­рать!..» На­ив­ный и хи­т­рый по­эт-нар­цисс не знал или не хо­тел знать, что ис­кус­ст­во по­э­зии то­же име­ет свои же­с­то­кие гра­ни­цы: сти­хи не­пе­ре­во­ди­мы, и, как ска­за­но дав­но и не на­ми, точ­ный пе­ре­вод не­кра­сив, а кра­си­вый пе­ре­вод не­то­чен…

Не­ча­ян­ный ро­ман и по­с­ле­до­вав­шая за ним же­нить­ба Сер­гея Есе­ни­на на при­е­хав­шей в Мо­ск­ву в ию­ле 1921 го­да по при­гла­ше­нию со­вет­ско­го пра­ви­тель­ст­ва Иза­до­ре (или, как ста­ли на­зы­вать ее в Рос­сии, Ай­се­до­ре) Дун­кан про­из­ве­ла эф­фект ра­зо­рвав­шей­ся бом­бы! И де­ло да­же не в раз­ни­це лет: ему 26, ей 43. Воз­раст, как лю­би­ла по­вто­рять Дун­кан, это са­мо­гип­ноз. Сен­са­ция за­клю­ча­лась в ста­ту­се за­гра­нич­ной гос­тьи. Это как ес­ли бы в на­ши дни пе­ви­ца Ма­дон­на вдруг пе­ре­еха­ла жить на Руб­лев­ку и вы­шла за­муж за Ди­му Би­ла­на.

Не бы­ло в на­ча­ле 20-х го­дов во всем СССР че­ло­ве­ка бо­лее зна­ме­ни­то­го в ми­ре (Ле­нин не в счет!), чем то­ва­рищ Дун­кан (ма­дам за­став­ля­ла на­зы­вать се­бя имен­но так). Пом­ни­те эпи­зод из «Со­бачь­е­го серд­ца», ко­гда к про­фес­со­ру Пре­о­б­ра­жен­ско­му яв­ля­ет­ся ко­ман­да Швон­де­ра с пред­ло­же­ни­ем уп­лот­нить­ся?

«Сто­ло­вых нет ни у ко­го в Мо­ск­ве. Да­же у Ай­се­до­ры Дун­кан!» – звон­ко крик­ну­ла жен­щи­на. <…>

Баг­ро­вость Фи­лип­па Фи­лип­по­ви­ча при­ня­ла не­сколь­ко се­ро­ва­тый от­те­нок.

– В спаль­не при­ни­мать пи­щу, – за­го­во­рил он слег­ка при­ду­шен­ным го­ло­сом. – В смо­т­ро­вой чи­тать, в при­ем­ной оде­вать­ся, опе­ри­ро­вать в ком­на­те при­слу­ги, а в сто­ло­вой ос­ма­т­ри­вать. Очень воз­мож­но, что Ай­се­до­ра Дун­кан так и де­ла­ет. Мо­жет быть, она в ка­би­не­те обе­да­ет, а кро­ли­ков ре­жет в ван­ной. Мо­жет быть. Но я не Ай­се­до­ра Дун­кан!.. – вдруг рявк­нул он, и баг­ро­вость его ста­ла жел­той. – Я бу­ду обе­дать в сто­ло­вой, а опе­ри­ро­вать в опе­ра­ци­он­ной!»

Ко­неч­но, ни­ка­ких кро­ли­ков Дун­кан в Мо­ск­ве не ре­за­ла. Про­сто­душ­но иде­а­ли­зи­руя крас­ных во­ж­дей и пред­вку­шая бес­ко­неч­ные воз­мож­но­сти, яко­бы от­кры­тые ре­во­лю­ци­ей для ис­кус­ст­ва, она при­е­ха­ла, что­бы со­з­дать гран­ди­оз­ную шко­лу тан­ца. Под эти це­ли по­лу­чи­ла на Пре­чи­стен­ке аля­по­ва­тый особ­няк Ба­ла­шо­вой, где бы­ло до­с­та­точ­но ме­с­та для ком­форт­ной жиз­ни и при­е­ма гос­тей. Вот толь­ко уго­щать их по­рой бы­ло не­чем, да и са­ма ар­ти­ст­ка не осо­бен­но-то ши­ко­ва­ла в го­ды во­ен­но­го ком­му­низ­ма.

Два раза в ме­сяц Ай­се­до­ра как ра­бот­ник ум­ст­вен­но­го тру­да по­лу­ча­ла кре­м­лев­ский па­ек: са­хар, чай, бе­лую му­ку и не­мно­го па­юс­ной ик­ры. Про­ду­к­тов хва­та­ло не­на­дол­го, по­сколь­ку ца­ри­ца же­с­та тут же уст­ра­и­ва­ла «ве­чер с бли­на­ми» – для рус­ской бо­ге­мы и ра­бо­тав­ших в Мо­ск­ве зна­ко­мых ино­стран­цев. По вос­по­ми­на­ни­ям Ильи Шней­де­ра, се­к­ре­та­ря Дун­кан, в особ­ня­ке «на пер­вых по­рах поч­ти не бы­ло по­су­ды – ни ста­ка­нов, ни ча­шек, ни блю­дец. За­то сто­я­ла це­лая ше­рен­га боль­ших сте­к­лян­ных бо­ка­лов, и пить чай при­хо­ди­лось из них. На­ве­щав­шие Дун­кан ино­стран­цы по­ла­га­ли, что рус­ские, лю­бя­щие ча­е­пи­тие, пред­по­чи­та­ют пить этот ду­ши­стый на­пи­ток из вин­ных и пив­ных бо­ка­лов. А рус­ские в свою оче­редь уди­в­ля­лись не­удоб­ным за­гра­нич­ным обы­ча­ям».

В особ­ня­ке име­лись две по­ва­ри­хи. За не­име­ни­ем дру­гих ин­гре­ди­ен­тов свое ма­с­тер­ст­во эти жен­щи­ны от­та­чи­ва­ли на кар­тош­ке. Как вспо­ми­на­ла Ир­ма Дун­кан, вер­ная уче­ни­ца и при­ем­ная дочь Ай­се­до­ры, «ка­ж­дый раз они го­то­ви­ли кар­тош­ку в раз­ном об­ли­чье, ухи­т­ря­лись де­лать ее вкус­но и ва­ре­ной, и жа­ре­ной, и в ви­де пю­ре. Они по­да­ва­ли к сто­лу ук­ра­шен­ные гер­ба­ми, че­кан­кой и гра­ви­ров­кой се­ре­б­ря­ные та­рел­ки и уго­ща­ли та­ки­ми блю­да­ми, как кар­то­фель, жа­рен­ный в мас­ле (со­те), кар­то­фель «Но­вый мост», суф­ле, кар­то­фель «Ли­он­ский», кар­то­фель «Бу­лоч­ник», кре­сть­ян­ский, жа­рен­ный в ду­хов­ке, от­ва­рен­ный на па­ру, пю­ре на козь­ем мо­ло­ке, взби­тое, ви­не­г­рет и т.д. и т.п. А ко­гда их про­фес­си­о­наль­ные ум­ст­вен­ные спо­соб­но­сти пол­но­стью ис­то­ща­лись от при­ду­мы­ва­ния но­вых спо­со­бов, они при­но­си­ли к сто­лу на тя­же­лых, ари­сто­кра­ти­че­ских се­ре­б­ря­ных блю­дах кар­тош­ку в мун­ди­ре!»

Ра­зу­ме­ет­ся, ее ра­ци­он не ог­ра­ни­чи­вал­ся од­ной кар­тош­кой. Вли­я­тель­ные мо­ск­ви­чи не­ред­ко при­гла­ша­ли зна­ме­ни­тость в гос­ти. Вот как опи­сы­ва­ет Ир­ма зав­т­рак у те­а­т­раль­но­го ан­т­ре­пре­не­ра Бе­не­ди­к­то­ва, ко­то­ро­му, не­смо­т­ря на кар­точ­ную си­с­те­му, «все­гда уда­ва­лось до­с­та­вать раз­ные хо­ро­шие про­ду­к­ты и пре­крас­ные ви­на». «Ме­ню бы­ло та­ко­во: ик­ра, жа­ре­ные цы­п­ля­та, цвет­ная ка­пу­с­та с зе­ле­ным го­рош­ком, ком­пот из груш, пи­рож­ные, ко­фе и си­га­ре­ты. К ик­ре бы­ла вод­ка, а хо­ро­шее крас­ное бур­гунд­ское по­да­ва­ли к ди­чи. Пос­ле ко­фе был ве­ли­ко­леп­ный ста­рый конь­як. Кон­т­раст ме­ж­ду этим поч­ти бан­ке­том и зав­т­ра­ка­ми, ко­то­рые Ай­се­до­ра мог­ла при­го­то­вить из сво­их пай­ков, до­пол­ня­е­мых из­ред­ка кон­сер­ви­ро­ван­ны­ми су­па­ми, дже­ма­ми и кре­ке­ра­ми, был на­столь­ко шо­ки­ру­ю­щим, что она вос­клик­ну­ла, ко­гда он за­кон­чил­ся: «Да это же пря­мо как в «Рит­це»!»

Прорва, а не женщина

Уме­ла ли Дун­кан го­то­вить? Ме­му­а­ри­сты об этом не пи­шут. Ско­рее все­го нет. За­чем? Ко­г­да? Не цар­ское это де­ло. Но то, что тан­цов­щи­ца не стра­да­ла от­сут­ст­ви­ем ап­пе­ти­та и не осо­бен­но блю­ла фор­му, из­вест­но до­под­лин­но. Да­же ее при­ем­ная дочь, вспо­ми­ная по­се­ще­ние Тби­ли­си, пи­шет про ее «из­ряд­ный ап­пе­тит»: ка­ж­дое ут­ро Ай­се­до­ра хо­ди­ла в го­ря­чие сер­ные ба­ни, где, по­те­ряв зна­чи­тель­ное ко­ли­че­ст­во фун­тов по­с­ле мас­са­жа, на­би­ра­ла их вновь, объ­е­да­ясь пи­рож­ка­ми с мя­сом.

Есе­нин­ский друг, по­эт Ана­то­лий Ма­ри­ен­гоф, – не са­мый бес­при­стра­ст­ный сви­де­тель (по мне­нию иных ком­мен­та­то­ров, он про­сто-на­про­сто рев­но­вал ар­ти­ст­ку к Есе­ни­ну, с ко­то­рым до ее по­я­в­ле­ния его свя­зы­ва­ли до­воль­но дву­смыс­лен­ные от­но­ше­ния), не­при­яз­нен­но пи­сал о ее тра­пе­зах.

«Са­дим­ся, бы­ва­ло, ужи­нать. Иза­до­ра вы­пи­ва­ет боль­шую гра­не­ную рюм­ку ле­дя­ной вод­ки и за­ку­сы­ва­ет киль­кой. По­том вы­пи­ва­ет вто­рую рюм­ку и с ап­пе­ти­том за­еда­ет хо­лод­ной ба­ра­ни­ной, ста­ра­тель­но про­же­вы­вая боль­шие тол­стые ку­с­ки. Нег­лу­бо­кие мор­щин­ки ее ли­ца, все еще кра­си­во­го, сжи­ма­ют­ся и раз­жи­ма­ют­ся, как ме­хи де­ре­вен­ской таль­ян­ки.

– «Раз­лу­ка ты, раз­лу­ка…» – на­пе­ва­ет Есе­нин, гля­дя с бе­ше­ной не­на­ви­стью на жен­щи­ну, за­пун­цо­вев­шую от вод­ки и ста­ра­тель­но жу­ю­щую, мо­жет быть, не сво­и­ми зу­ба­ми.

Так ему ме­ре­щит­ся. А зу­бы у Иза­до­ры бы­ли свои соб­ст­вен­ные и кра­са­вец к кра­сав­цу. <…>

Что же ка­са­ет­ся пя­ти­де­ся­ти­лет­ней при­мер­но кра­са­ви­цы с кра­ше­ны­ми во­ло­са­ми и по-ан­тич­но­му жир­но­ва­той спи­ной, так с ней, с этой по­ста­рев­шей мо­дер­ни­зи­ро­ван­ной Ве­не­рой Ми­лос­ской (очень по­хо­жа), Есе­ни­ну бы­ло про­тив­но есть да­же «пи­щу бо­гов», как он на­зы­вал хо­лод­ную ба­ра­ни­ну с гор­чи­цей и со­лью. Не­да­ром и ча­с­туш­ку сло­жил: «Не хо­чу ба­ра­ни­ны, / По­то­му что ра­не­ный, / Пря­мо в серд­це ра­нен­ный / Хо­зяй­кою ба­ра­ни­ны».

Еще од­на за­пись от Ма­ри­ен­го­фа – мо­но­лог Есе­ни­на:

«Ты ви­дел, как она ест… и пьет? Ужас. Ко­г­да я си­жу за сто­лом вме­сте с ней, мне стыд­но. Ко­г­да ви­жу, как она не­то­ро­п­ли­во ест бли­ны, об­ма­ки­вая их в рас­то­п­лен­ное мас­ло, с за­вер­ну­той в них ик­рой и по­ли­тые свер­ху сме­та­ной, мне хо­чет­ся за­пу­с­тить в нее та­рел­кой. А как она пьет вод­ку, по бу­тыл­ке за ка­ж­дым обе­дом, по ут­рам – порт­вейн, днем – ви­с­ки, за ужи­ном – шам­пан­ское. Ме­ня это бе­сит! Прор­ва, а не жен­щи­на!»

По­нять гнев Есе­ни­на по по­во­ду не­то­ро­п­ли­во­го по­еда­ния бли­нов или тща­тель­но­го пе­ре­же­вы­ва­ния ба­ра­ни­ны тру­д­но. Как и по­ве­рить в бу­тыл­ку вод­ки за обе­дом: как же то­г­да она по­с­ле это­го пре­по­да­ва­ла и тан­це­ва­ла? Мо­жет, Есе­нин про­сто не лю­бил ее? И, как сплет­ни­ча­ло его ок­ру­же­ние, он же­нил­ся «для био­гра­фии», не на ста­ре­ю­щей жен­щи­не, а на ее все­мир­ной сла­ве…

Запеченный картофель-суфле, рецепт здесь

Вечер в Версале

Ря­зан­ский кре­сть­я­нин, став­ший мо­с­ков­ским озор­ным гу­ля­кой, Есе­нин имел до­воль­но скуд­ные пред­ста­в­ле­ния о ро­с­ко­ши и вы­со­кой кух­не. Дет­ст­во – «Пах­нет рых­лы­ми дра­че­на­ми; / У по­ро­га в деж­ке квас», юность – «Я чи­таю сти­хи про­сти­тут­кам /И с бан­ди­та­ми жа­рю спирт». Правда, у него имел­ся опыт ре­с­то­ра­то­ра: ка­фе «Стой­ло Пе­га­са», от­кры­тое с друзь­я­ми-има­жи­ни­ста­ми. И то ли де­ло Ай­се­до­ра, имев­шая бо­га­тых и вли­я­тель­ных по­клон­ни­ков, пу­те­ше­ст­во­вав­шая на ях­тах, жив­шая в зам­ках, обе­дав­шая с силь­ны­ми ми­ра се­го! Она ни­ко­гда не скры­ва­ла свою тя­гу к кра­си­вой жиз­ни, на­зы­ва­ла се­бя «си­ба­рит­кой, ко­то­рой на­до мяг­ко спать и хо­ро­шо есть». Од­но из глав­ных ее жиз­нен­ных пра­вил бы­ло сфор­му­ли­ро­ва­но так: «Ес­ли со­м­не­ва­ешь­ся, где ос­та­но­вить­ся, все­гда иди в луч­ший отель!» Это Ай­се­до­ра от­кры­ла по­э­ту гас­тро­но­ми­че­ские ре­с­то­ра­ны Па­ри­жа, Бер­ли­на и Нью-Йор­ка, от­пра­вив­шись с ним в 15-ме­сяч­ное тур­не. Дру­гое де­ло, что за гра­ни­цей Есе­нин от­ли­чил­ся скан­да­ла­ми: то в «Шахе­ре­за­де» ха­мил офи­ци­ан­там – быв­шим цар­ским офи­це­рам, то кру­шил ме­бель в оте­ле «Крий­он». Но это уже дру­гая ис­то­рия…

Дун­кан до­воль­но скеп­ти­че­ски от­но­си­лась к со­сто­я­тель­ным лю­дям, на­хо­дя их скуч­ны­ми. «По­хо­же, бо­га­чи ни­ко­гда не зна­ют, как се­бя раз­влечь. Ес­ли они уст­ра­и­ва­ют обед для гос­тей, он по фор­ме не слиш­ком от­ли­ча­ет­ся от обе­да бед­ной кон­сь­ерж­ки. Я все­гда в меч­тах пред­ста­в­ля­ла, ка­кое чу­дес­ное празд­не­ст­во мож­но уст­ро­ить, имея до­с­та­точ­но де­нег».

Од­на­ж­ды, за­дол­го до встре­чи с Есе­ни­ным, она уст­ро­и­ла та­кое тор­же­ст­во в Вер­са­ле с по­да­чи сво­его то­г­даш­не­го гра­ж­дан­ско­го му­жа, мил­ли­о­не­ра Па­ри­са Зин­ге­ра. На празд­ник со­бра­лись «вы­с­шие слои Па­ри­жа». В пар­ке, в ша­т­рах бы­ли пред­ста­в­ле­ны изы­скан­ные за­ку­с­ки, ра­зу­ме­ет­ся, ик­ра и шам­пан­ское. (Шам­пан­ское она обо­жа­ла! На пол­ном серь­е­зе ут­вер­жда­ла, что тан­це­вать на­ча­ла еще в ут­ро­бе ма­те­ри, по­сколь­ку в пе­ри­од бе­ре­мен­но­сти та ни­че­го не мог­ла есть, кро­ме уст­риц с шам­пан­ским.) Ор­кестр иг­рал Ваг­не­ра. «Пом­ню, как в этот пре­крас­ный лет­ний день под се­нью ог­ром­ных де­ревь­ев див­но зву­ча­ла «Идил­лия Зиг­фри­да», – пи­шет Дун­кан в ме­му­ар­ной кни­ге «Моя жизнь», – и как ве­ли­че­ст­вен­но и тор­же­ст­вен­но, как раз при за­хо­де солн­ца, зву­ча­ла ме­ло­дия «По­хо­рон­но­го мар­ша Зиг­фри­да». Пос­ле кон­цер­та гос­ти пи­ро­ва­ли до по­лу­но­чи, а по­с­ле до рас­све­та тан­це­ва­ли под зву­ки вен­ско­го ор­ке­ст­ра. Этот уст­ро­ен­ный ею празд­ник ве­ли­кая ар­ти­ст­ка за­по­м­ни­ла на всю жизнь.

Ра­зу­ме­ет­ся, в по­с­ле­ре­во­лю­ци­он­ной Рос­сии уст­ро­ить по­доб­ное она не мог­ла, да­же ес­ли б и за­хо­те­ла.